я сижу на третьем слева почти уютном красном кресле дк и рассказываю о чём-то уле и бжж. я не очень контролирую свой рассказ и замираю на словах: "а ещё был у нас большой бульбулятор из бутылки колы".
какой блять бульбулятор? о чём я вообще?
- уль, ты ведь знаешь, что такое бульбулятор?
- вы протыкали в бутылке дырочки, да?
да.
дырочки в бутылке.
и миллионы маленьких медленных дырок в голове. какой, к ебеням, бульбулятор? зачем я произношу какие-то слова на малоуютном красном кресле дворца культуры, третьем слева, по одну сторону от меня бжж, другое место пустое, под ногами рюкзак с собачьей мордой, на валике кресла диктофон, на коленях ежедневник, в руках синий платочек, чтобы обмахиваться им как веером.
остановись.
больше всего я хочу, чтобы погас свет, я поворачиваюсь вправо, где пустое место, где никто не сидит, и тихо, одними губами произношу: "пожалуйста. хотя бы в этот раз. пусть погаснет свет. пусть не будет меня".
свет гаснет и включается музыка. громкая минусовка и, кажется, минусовой вокал. вокруг ходят люди. на сцене что-то говорят в рифму.
- не умеешь рифмовать - и не пытайся, - шепчу я бжж, и она жмёт мне руку. и я снова отворачиваюсь. почему я не могу успокоиться, вдыхая и считая до десяти, а после выдыхая тоже на счёт "десять", почему мне так хочется уйти, зачем я десять минут подряд пиздела не затыкая рта. и десять минут до этого на улице - о траве, о пиве, о макэвое, о набокове.
шшшш, тихо.
один, два, десять - вдох, один, два, десять - выдох.
а свет то гаснет, то включается снова. и нет никакой тишины. ни здесь, ни внутри меня, ни в целом в мире. а я успеваю исписать целую страницу - даже когда мне вот так, я должна работать.
очень страшно вспомнить. а я вспомнила, почему в мае совершила почти локальный корреспондентский подвиг - взяла все мероприятия к дню победы. у меня были часы диктофонок и метры исписанных листков блокнота - тогда я ещё не научилась ходить с ежедневником.
просто хотела, чтобы эти миллионы маленьких дырок затянулись в одну гигантскую, чёрную ли, белую, рыжую, синюю, фиолетовую или с оранжевыми разводами.
они не затянулись. и я не знала, что журналистика - это панацея от всего, кроме того, что внутри тебя.
и сейчас я не должна об этом писать, но делаю это. потому что однажды оно выйдет из меня наружу - но только некуда будет выходить. никакой наружи, которой я могла бы адресовать свои слова, нет.
стуча каблуками, идёт девушка с длинными каштановыми волосами. она садится на свободное кресло справа от меня, на то, под которым стоит рюкзак с собачьей мордой и на валике которого лежит диктофон. света нет. я последний раз смотрю налево.